29 марта 2024
Муниципальное автономное учреждение «Редакция газета Победа»
RSS

Главные новости

«Дело» о медном кувшине

Слово о хранителе
Седова Дмитрия Васильевича я знал давно, ещё с начала шестидесятых годов, когда он с молодой женой появился в моей Ольховке. Среднего роста, сухощавый, спокойный, уравновешенный, трудолюбивый (можно сказать, мастер на все руки) – такими чертами характера этот человек мне сразу понравился или, как говорят, лёг на душу. Будучи моим недалёким соседом, мы с ним – несмотря на разницу в возрасте – подружились. Именно тогда я узнал, что он 1936 года рождения, уроженец хутора Новинского, который находился на землях Кумылженского района, между хуторами Белогорским и алексеевским хутором Рябовым на длинной, почти стокилометровой Еланской балке, впадающей в Дон.
По тогдашне формулировке советских властей хутор Новинский был отнесён к категории «неперспективных» – это и побудило новинцев во второй половине XX века побрести в разные стороны. Так чета Седовых очутилась сперва в Ольховке, а потом порешили перебраться в центр, в х. Попов…
В дальнейшем я продолжал встречаться с Дмитрием Васильевичем – этому способствовала не только старая дружба, но и его хорошая память о прошлом нашего края, умение рассказывать.

В силу моей краеведческой деятельности я решил все его наиболее интересные воспоминания «взять» на карандаш…
С чего всё началось
…В июне 2004 года при очередной встрече с Седовым Д.В. я записал историю хутора Новинского. Тогда же, после завершения беседы, как бы в подтверждение своих слов хозяин заметил:
– В нашей семье из поколения в поколение передаётся старинная вещь – медный кувшин.
– Кувшин? – повторил я и не удержался от вопроса: – А сейчас он где есть?
– Да где-то в сарае лежит.
– А можно посмотреть?
Без лишних слов мой собеседник отлучился и вскоре принёс запылённый металлический кувшин. С осторожностью и неподдельным интересом я взял его в руки и осмотрел.
С первого взгляда нетрудно было понять: вещь действительно медная и весьма редкостная для нашего региона, по крайней мере, таких изделий у жителей из нашего края никогда не видел. Из себя пузатый, плоскодонный, сужающаяся кверху горловина с небольшим отворотом, ухватистая дугообразная ручка. Поверхность невзрачная: буро-коричневатого (землистого) оттенка с вкраплениями ярко-зелёных пятнышек и сравнительно гладкая, с еле заметными вмятинками…
Сразу бросилось в глаза и то, что это ручная работа, об этом говорило и само тулово, состоящее из двух половинок (нижней и верхней, переходящей в горловину), прочно соединённых друг с другом способом «заподлицо» (для примера, так скрепляется кровельная жесть). Как крепилось дно с нижней частью тулова, не совсем понятно: состыковки не видать – создаётся впечатление, что он составляет одно целое с туловом. О ручной работе говорила также и выдающаяся, четырёхгранного сечения, взятая на три клепки (две под венчиком – краем и одна на тулове) ручка, причём её верхняя часть расходилась в виде небольшой рогатки (или рогача – ухвата). Насчёт ручки понятно, но вот каким образом было сделано само тулово – литьём или ковкой, для меня так и осталось непонятным. Ко всему сказанному можно добавить, что никакого знака или клейма я не обнаружил – впрочем, если таковые и были, то они (как потом выяснилось) могли стереться в процессе предыдущих неоднократных чисток.
Рассказ Седова Д.В.
После поверхностного осмотра я попросил владельца поведать про кувшин всё, что ему известно, и услышал рассказ с предысторией, далеко выходящей за рамки нашего повествования:
– Моя мать, Алмазова (по мужу Седова, он с хутора Ежовского) Таисия Ананьевна была 1905 года рождения, и её мать (стало быть, моя бабушка), Шашлова (по мужу Алмазова) Анастасия Ефстафьевна, много рассказывали про старинную жизнь. Многое я забыл, но многое помню до сих пор.
По их словам, мои деды были казаки, жили на Пéсках (Пéски, или пéшечные – таким обобщающим словом назывались, да и до сих пор называются казачьи хутора с левой стороны Хопра, напротив станиц Слащёвской, Федосеевской, Зотовской – А.В.). Не помню, с какого хутора были деды, но с Пéсок, куда входили хутора Слащёвской станицы: Красинский, Самойловский, Колотаевский, Кузьминский. Так как там пески, и пахотной земли не было, то моим дедам и другим казакам земельные паи во второй половине XIX века давали, точнее, нарезали далеко в Захопёрье, на месте будущего хутора Новинского.
На эти земли ездили с весны и пока посеют, уберут урожай, вспашут зябь – казаки жили там до поздней осени. Дома оставались жёны, старые да малые. Сколь такое неудобство продолжалось – неизвестно, но однажды станичный атаман говорит казакам пешечных хуторов: «Вот вам на семью выделяю по сто рублей, кто желает – езжайте стройтесь и засевайте поля на месте». Уж не знаю, из каких фондов выделялись эти деньги, но сто рублей по тем временам была немалая сумма: на новый круглый дом вполне хватало. Переехать с Пéсок на новое местожительство захотели многие хуторяне, в том числе и мой дед (точнее, сваты Алмазовы и Шашловы). Дома кто увозил с хутора свой, кто (многие) строились заново, кто покупал жильё на стороне по дешёвке или за лес.
Вновь населённое казачье поселение сперва называли Ясенево-Еланский хутор, но ещё в коллективизацию за ним закрепилось окончательное название – Новинский. Припоминаю: самое многое в хуторе доходило до 70 дворов, а в них жило приблизительно около 200 человек – в основном казаки и немного хохлов. Ещё знаю, что шефом нашего колхоза «Сталинская конституция» был писатель М. Шолохов – я видел его несколько раз.
Кладбища в хуторе Новинском не было, в основном хоронили в Рябовке, где была церковь. Кое-кто хоронил и по своим садам, но таких было мало. Бабушка рассказывала, что с 20-х годов, когда ходил по людям тиф, хоронить не успевали, некогда было возить, вот тогда-то каждого хоронили возле своего дома или в саду. Когда церкви в Рябовке не стало, хоронить с Новинского по-прежнему возили в хутор Рябов или хутор Белогорский.
Все новинские уроженцы крестились в рябовской церкви (пока она там работала). Туда же ездили и по большим годовым праздникам. Вот с тех пор у меня и хранится этот медный кувшин, который достался мне по наследству от матери, а ей от бабушки, когда та жила на Песках, откуда она его привезла. А где бабушка его там взяла, когда и кто делал – не знаю. Мать рассказывала, что у кувшина была деревянная пробка, бывало, начистят его золой – он делался красным, и с ним ездили на Крещение в рябовскую церковь и оттуда привозили домой освящённой воды.
Ещё слушая Дмитрия Васильевича, мои мысли, как всегда опережая события, уже пожелали заиметь такую вещь для музея, и едва я заикнулся об этом, как владелец без колебаний подарил её мне.

Музейные экспонаты
Завладеть кувшином я стремился не зря. Возникший ещё у Седова вопрос о его происхождении всё чаще стал овладевать мной и, в конце концов, перерос в манию. Мои рассуждения были предельно просты: если подобного рода кувшины в нашем крае не встречаются, так может о нём что-то можно узнать из других источников? Этот вопрос, в совокупности с неиссякаемой любознательностью и смелым духом исследователя, и побудил меня заняться собственным расследованием. И первым делом я решил начать с музеев.
7 сентября 2009 года посещаю Алексеевский районный краеведческий музей и от его заведующей, давно знакомой мне Кубраковой В.С. узнаю, что в их фондах хранится один медный сосуд. По моей просьбе Валентина Семеновна любезно принесла его.
Это был охряного цвета, с блестящей поверхностью металлический кувшин. Мне почему-то показалось, что он отнюдь не медный, а бронзовый, в то же время заметно отличавшийся от моего…
Я попросил «Инвентарную книгу» и на первом листе нашёл такую запись: «№1. Кумган с ручкой и крышкой. Медный. Россия, Кавказ, конец 19-го века. Высота 34 сантиметра, диаметр верхнего горлышка 12 сантиметров, а в наибольшей части 17 сантиметров».
Через неделю, 15 сентября того же года, я посетил и Кумылженский районный краеведческий музей. Здесь, на середине комнаты красовался выставленный медный кувшин с подносом – последний, по словам директора музея Л.Г. Востриковой и хранителя фондов Е.А. Горбовой, «к кувшину может не иметь никакого отношения».
С первого взгляда нетрудно было понять, что, хотя кувшин и звался так, однако по своей форме он отличался от моего и алексеевского кумгана: в нём присутствовало как бы больше элементарного изящества, мастерства отделки, а это говорило о профессионализме мастера…
В «Инвентарной книге» об этих экспонатах сказано: «№448, 1993 год. Дар музею станицы Кумылженской, Семенцев. Поднос медный, форму имеет округлую, с двумя ручками.
№449, 1993 год. Дар музею станицы Кумылженской, Семенцев. Кувшин для вина с высоким горлышком, с крышкой, ручкой, на квадратной ножке»…
Рассказ Г.М. Семенцева
…– Этот кувшин я приобрёл лет 35 назад… в хуторе Облив у Мишаткина Александра – в нём он хранил старинные монеты. К нему он попал, по-видимому, от соседей Хрипуновых. Хрипунова Евдокия доводится мне двоюродной сестрой, её дочь была замужем за азербайджанцем и жила в городе Сумгаите. Когда пошёл там раздор, муж умер и её, как всех русских, вышибли оттуда. К настоящему времени она умерла. Этот кувшин оттуда и привезён – потом он очутился у Мишаткина, а я, как говорил, приобрёл у него. Сделан он из сплава меди с бронзой. Ручки у него не было – потом припаяли из трубки. Клейма на нём тоже не было, а может со временем стёрся. Сосуд, на мой взгляд, не очень старый – там, на Кавказе, их чеканят по сей день. В них разливали на стол вино.
Что говорят уроженцы ближнего зарубежья
Предприниматель по торговой части из Азербайджана, Баку: «Я видел примерно такого размера и формы кувшины у нас, на родине, – в них держали вино. И рисунок на нём как виноградная лоза…».
Предприниматель по торговой части из Грузии, Тбилиси, Насиров Рустам Аликоевич, 1953 года рождения: «Это кувшин. В нашей местности такого вида сосуды есть, их делают ремесленники и сейчас. У них были круглые, как куполок, крышки. В них у нас хранят вино».
К моему удивлению, Насиров Р.А. под венчиком кувшина разглядел проступающие цифры «1253» и знак «Ц» – по его словам, «это армянская буква «Ц», есть и ещё какие-то буквы, но их не поймешь».
В тот же день я узнаю, что в Поповской школе ведут ремонт ребята – строители из Средней Азии, а точнее, из Узбекистана. Я наведался и к ним. По их словам, «это медный самодельный сосуд. Такого рода медные сосуды – кувшины с ручкой (у них были ещё и крышечки) характерны для нашей местности. Их делали и сейчас делают мастера. В таких сосудах кипятили чай, воду».
Спустя несколько дней я вспомнил, что в хуторе Попов недалеко от школы уже давно проживает семья бывшего выходца с Кавказа, чеченца Муртаева Усмана Каимовича. Не поговорить с ним было бы большим упущением с моей стороны, поэтому, не откладывая дела, я решил встретиться и только 4-го сентября во второй приход захватил хозяина дома. Усман Каимович внимательно осмотрел мой кувшин… «Что можно сказать про твой кувшин? … Похожие сосуды (их чеченцы называли «кудал») делали местные мастера, бывало, что и покупали. Вёдер не было, а в кувшинах женщины и носили воду – были ёмкостью по 5, 8 до 10 литров. Что хранили вино – не знаю. Твой сосуд – примерно литра два – очень похож на посуду с Чечни, то есть, повторюсь, что похожие были в хозяйстве, но уверять, что он сделан именно в Чечне, не могу. И надпись я не разглядел»…
Книжные публикации
Ладно, если моему медному кувшину опрошенные мною люди не дают чёткого определения, так может, что-то есть в литературе… но, увы.
…Единственный незначительный штрих дала книга М. Лоскутова «Тринадцатый караван», рассказывающая о Каракумском автопробеге в Средней Азии в тридцатых годах прошлого столетия – именно там на 60-й странице моё внимание привлекли три слова: «Медный кувшин – кумган».
Потом совершенно случайно в повести Л. Толстого «Хаджи Мурат» в «Приложении словаря горских слов» это слово мне встретилось ещё раз: «Кумган (кумыкское) – высокий медный кувшин с носиком и крышкой».
Моя первая версия
Хотя опрос уроженцев южных республик, знакомство с музейными экспонатами и просмотр литературы не дал положительных результатов, но вывод напрашивался сам собой: мой кувшин имеет всё же кавказские корни. Однако тут же возникает вопрос: как он оттуда попал в наши казачьи края, ведь Область Войска Донского от того же Кавказа отстоит на тысячу километров. На этот счёт я выдвигаю две версии.
Первая. Медный кувшин завезён к нам «пéшечными» казаками в числе трофеев. Вспомним: в 19-м веке Россия (а в её составе и казаки) десятилетиями вела войну с кавказскими народами. Об этом упоминается в старинных казачьих песнях. Об этом говорят и бытующие в казачьем лексиконе кавказские слова, например: басурман – разбойник; … джигит – и у кавказцев, и у нас ловкий наездник; кубанка – папаха; шашка – название сабли, перешедшее к нам от черкесов; кумган – в том, что это кумыкское слово, обозначающее высокогорлый и металлический (медный) кувшин или чайник с длинным изогнутым носиком, я уже писал, но нелишне заметить, что у нас за отсутствием таковых старые люди так звали (да и сейчас зовут) глиняные горшки; чурек – у кавказцев кукурузный хлеб, а у нас в казачестве – пренебрежительное название плохо испечённого хлеба; улус – на Кавказе горское поселение, у нас – угол или окраина хутора.
Кроме того, в захопёрском крае сохранились легенды о пребывании здесь кавказских разбойников (в частности, черкесов) и якобы оставленных ими кладах. Перечислять все подобного рода легенды я не стану, но вот предание слащёвского жителя Михина А.А., записанное мною в декабре 1993 года, я считаю нужным привести полностью.
«От своей бабушки (1885 года рождения) я слышал, что после окончания Кавказской войны (в 1864 году) казаки в числе прочих трофеев в станицу Кумылженскую привезли пять пленных черкесов. После станичного схода пленников порешили поженить на окрестных девках – казачках. По словам бабушки, один черкес остался в станице Кумылженской, один попал на Пески (в хутор Сиськовский), третий в хутор Суляевский (это по реке Кумылге вверх). В Захоперьё – не помню, кажется, ни один не попал. Всем пяти новосозданным семьям дали фамилию Черкесовы – с них вроде бы и пошла фамилия. На Кавказ пленные черкесы больше не вернулись. Слышал также, что наша родословная происходит от черкесов, может быть, от тех же пленных черкесов».
К словам Михина от себя остаётся добавить, что фамилия Черкесовы в нашем крае действительно довольно распространённая и что упомянутый им хутор Сиськовский является одним из «пéшечных» хуторов.
Моя вторая версия
Моя вторая версия покажется несколько странной, но её нельзя сбрасывать со счетов, ибо она также имеет право на существование. Суть её связана с историческим прошлым нашего края. Иными словами, сосуд мог принадлежать какому-то пришлому, но жившему в нашем крае народу.
Исходя из этой трактовки, можем предположить, что кувшин ещё в старину, путём товарного обмена с Кавказа мог достичь наших краёв и сохраниться в одном из «пéшечных» хуторов. А мог быть сделан местными мастерами аланами (предки осетин) прямо на месте – в этом случае его веками передавали по наследству; а мог заботливыми родичами в качестве погребального инвентаря быть положен владельцу в грунтовую или курганную могилу, откуда стал добычей кладоискателей.
Прежде чем разрабатывать эти гипотезы, я ждал момента показать свой кувшин археологам и услышать их мнение. И такой случай представился. 1 мая 2010 года в Кумылженском районе побывали мои старые знакомые, волгоградские археологи … А.В. Ситников и Л.В. Гуренко.., но, к сожалению, сказать что-то определённое про кувшин они не смогли.
Такой вердикт меня несколько обескуражил, но сдаваться я не собирался. В моём распоряжении оставался трезвый анализ имеющегося материала.
Из немногочисленных научных раскопок (и разведок), кладоискательской деятельности и случайных находок известно, что в За- и Прихопёрском крае побывали безвестные (считавшиеся пришельцами с юга или юго-востока) племена из эпохи бронзы; из эпохи железа – ираноязычные сарматы; из Средневековья зафиксированы следы салтово-маяцкой культуры, хазар, половцев, татар. Какому же из этих народов мог принадлежать медный кувшин?
Дальнейшие мои рассуждения шли по такому руслу. Для племён эпохи бронзы, когда каменные изделия доминировали над бронзовыми и последние ещё только входили в обиход и, соответственно, ценились превыше всего, соплеменники вряд ли стали бы класть в могилу подобный кувшин – по крайней мере, мне в литературных источниках таковой вещественный инвентарь неизвестен. Неизвестна мне подобного вида посуда и в погребениях сармат, хотя настораживает одна деталь. Из античных хроник известно, что сарматы, как и славяне, подразделялись на племена. Так вот, одним из таких племён были аланы. На этот счёт в журнале «Чудеса и приключения» (1912 год, №12) в статье Александра Белова «Где живут истинные арийцы?» читаем: «Осетины – потомки кочевников – аланов, укрывшихся в горах Кавказа от гунского нашествия». Не попадались подобные вещи и в погребениях хазар, половцев, татар. Оставалась салтово-маяцкая культура. О ней следует сказать подробней…
…Сведения о салтово-маяцкой культуре мы найдём в репринтном издании А.Н. Скрылова и Г.В. Губарева «Казачий словарь-справочник, т. 1, стр. 4 (Кливленд, Охайо, США, 1966 год) и т. 3, стр. 53 (Сан-Ансельмо, Калифорния, США, 1970 год). Так как эти публикации мало кому известны, то позволю себе привести оттуда отдельные фрагменты.
…«Одновременно с хазарами по берегам Дона жили племена салтовской или салтово-маяцкой культуры. Названия произошли от села Верхнего Салтово (что на Донце, восточнее Харькова) и деревни Маяки (что на Дону близ устья Тихой Сосны), где в конце прошлого века впервые были обнаружены катакомбные захоронения со своеобразным инвентарём.
Позднейшие … исследования показали, что салтово-маяцкая материальная культура зародилась в первые века нашей эры на Северном Кавказе, предположительно из асов-алан. В V веке нашей эры часть этого населения совместно с завоеваниями гуннов переселяются и оседают в Северной Африке, Болгарии, остальные остались жить в Приазовье. Перекочёвывая на север и восток, предки салтовцев (аса-аланы) в VIII веке появляются на Донце, а к началу IX века и на Дону. … Свой главный город Казар (у русских он известен как Белая Вежа, что значит «Белая гостиница») они построили на правом берегу Дона, повыше Донецкого устья.
Салтовцы жили поселениями в полуземлянках и наземных жилищах, занимались земледелием, а больше разведением скота. Кроме того, у них были высоко развито кузнечное дело и гончарное ремесло (с применением гончарного круга), а в строительстве своих крепостей использовали тесаный камень.
Население салтово-маяцкой культуры было смешанным, метисированным и состояло из Кавказских славян, Чёрных болгар, потомков Готов, гуннов, меотов (тюркских народов); и аса-аланов (предки осетин).
В 10-м веке Казар, 12 других крепостей и замков, а также две сотни укреплённых и неукреплённых поселений на Дону, Северном Донце и Осколе подвергаются опустошительному разорению. Историки связывали это с походами киевского князя Святослава на Хазар. Цветущая, культурная жизнь многих десятков асо-аланских и болгаро-славянских поселений прекратились навсегда.
…Разрушение прежних центров, появление русов-киевлян, преобладающее значение Киевского рынка послужили причиной почти полного исчезновения в жизни Подонья предметов салтово-маяцкой материальной культуры».
…Вот предо мною прекрасно оформленная (между прочим, подарок Ситникова и Гуренко) «Археологическая энциклопедия Волгоградской области» (Волгоград, 2009 год), а в ней статья Е.В. Круглова «Салтово-маяцкая культура».
…Территория Волгоградской области большей частью входила в ареал распространения археологических памятников салтово-маяцкой культуры…
В «Археологической энциклопедии Волгоградской области» в статье Е.В. Круглова «Хазарский каганат» читаем: «Во 2-й половине VII века оформляется собственная территория Хазарского каганата, включавшая степи между Днепром и Волгой, лесостепью на севере и кавказскими горами…
Следствием кровопролитных арабо-хазарских войн стало переселение во 2-й половине 8 века аланов из Центрального и Северо-Восточного Кавказа в лесостепные районы рек Северный Донец, Оскол и Дон…».
Следы салтовцев и хазар в нашем крае
Теперь, после такого небольшого отступления в литературные публикации мы можем вплотную перейти к вопросу: а что же нам известно про салтово-маяцкую культуру и хазар в Кумылженском и Алексеевском районах? Скажем сразу: явных следов этой культуры в нашем крае немного, но они есть, и в этой главе я расскажу обо всём, что мне удалось выявить в ходе многолетней краеведческой деятельности.
Начну с того, что в октябре 1971 года в районной газете «Победа» появилась статья кандидата исторических наук, научного сотрудника археологии АН СССР В. Гуляева и секретаря РК КПСС В. Пономарева «Далёкое прошлое Прихопёрья». Из этой статьи уместно процитировать такой фрагмент: «С 1966 года в низовьях рек Хопра и Медведицы начал свои исследования Хопёрский отряд Воронежской археологической экспедиции, организованный институтом археологии Академии наук СССР… На древнем поселении у хутора Кругляковского, что находится на левом берегу Хопра выше станицы Слащёвской, археологам удалось найти следы пребывания народов двух эпох – эпохи бронзы и скифского времени… Ещё выше по Хопру, севернее хутора Ендовского, находится ещё один уникальный памятник – большое поселение, оставленное племенами так называемой салтовской культуры, жившими здесь в VIII–IX веках. Салтовцы считаются предками волжских болгар и алан. Это земледельческо-скотоводческие племена с очень развитыми ремеслами и промыслами. Вновь найденное поселение считается сейчас своего рода сюрпризом: это пока самый восточный салтовский памятник, удалённый от основной территории этой культуры на 150–200 километров…».
Поясним, что хутор Ендовский находится также на «пешечной» стороне, только в Алексеевском районе, напротив станицы Зотовской; а словосочетание «предки алан» (т.е. осетин) и «с очень развитыми промыслами и ремеслами» вполне ассоциируется с Кавказом.
Помимо точно датируемого поселения у хутора Ендовского в захопёрском крае (в основном в районе едовленского бассейна) кладоискательскими раскопками выявлены курганные погребения с применением камня – заметим, что такая традиция характерна для кавказских народов. Какого народа, остаётся гадать, но посетившая мою голову идея была проста: раз по Гуляеву у хутора Ендовского находится самый восточный салтовский памятник, то выходит, Едовля входит в эту территориальную зону, а отсюда следует, что салтовцы жили здесь.
Так, по словам участника раскопок, уроженца хутора Луткова, а потом жителя хутора Блинковского Блинкова Терентия Устиновича, 1897 года рождения, в мае 1924 года между хуторами Филин и Лутков на крутосклонном левобережном едовлинском Кирюшкином бугре (что высится над так называемой Белой горкой) был вскрыт большой курган, находящийся в середине курганного могильника. В центре курганной насыпи лежала каменная плита толщиной четверти две. (По сведениям другого участника раскопок Синицина И.И., «в насыпи было три слоя камней»). Плиту пробили ломами, и под ней оказалась могила, в которой в чистом жёлтом песке находился по-цыгански сидячий человеческий скелет – по широким скульям татарского обличья. Кости хорошей сохранности – когда потом скелет разложили на земле, то он был ростом около двух метров. При покойнике был узкодонный и узкогорлый пузатый глиняный сосуд с двумя ручками, высотой в полметра – в нём на треть находился зелёного цвета порошок, который при горении вонял жжёным рогом. С левой стороны скелета в прелых ножнах лежал гнутый коромыслом палаш (сабля) с оторжавленным концом, длиной от земли до подмышек. Под скелетом лежали конский череп и кости. В некоторых местах могилы встретились угли, разложившиеся кирпичи, пресноводные раковины и кости мелкой птицы.
Разумеется, с находками я ознакомил Мамонтова В.И., и вердикт его был таков: «Судя по обряду захоронения, погребение принадлежит поздним кочевникам (салтово-маяцкая культура?)».
Невероятно, но факт: в Захопёрском крае жили и хазары – об этом говорит такая запись, зафиксированная мной в «Дневнике» за 28 сентября 1975 года. Цитирую её.
По сведениям вышеупомянутого Блинкова Т.У., «в … году в станице Федосеевской при рытье могилы на новом кладбище (как я потом выяснил – у руин церкви – А.В.) на глубине 1,5 метра было вскрыто захоронение человека. Сверху никаких признаков креста, или могильного бугорка не было. Человек лежал на спине, головой на запад, обложен был меловыми плитками. В ногах находился глиняный «пузатый» узкогорлый кувшин, на нём узоры, под ним древесные уголья. В горшке на треть была как бы молотая или резаная трава коричневого цвета».
Этот горшок, хранящийся дома, Терентий Устинович подарил мне. Его высота 30 сантиметров, форма баночная, горловина узкая (2 сантиметра), с чуть-чуть оббитыми краями… Окраска пепельно-голубоватая. Ёмкостью литров пять. Сделан на гончарном круге. …На верхней заплечине по окружности нанесено семь ёлочкообразных рисунков. Само тулово испещрено крест-накрест изогнутыми линиями… И ёлочки, и ромбовидные квадраты совсем не вдавлены в поверхность, и можно предположить, что они нанесены краской уже на высохшем сосуде.
P.S. 10 июня 1981 года у меня в гостях побывал В.И. Мамонтов, воочию посмотрел этот горшок и дал заключение: «Сосуд хазарский, приблизительно 8 век н.э.».
…Этот горшок я подарил в Кумылженский районный краеведческий музей, где он хранится и по сей день.
По сведениям кумылженского жителя Перченко В.В., его земляк, а ныне житель города Москвы Морозов С. в станице Зотовской на правобережном склоне Хопра металлоискателем нашёл половинку вычурного металлического кружка – предположительно, это остатки хазарского солярного знака.
В этой главе уместно привести и рассказ вышеназванного Михина А.А., записанный мной 26 декабря 1993 года.
«В окрестностях, а точнее между хутором Лог и бывшим хутором Шляховской, на Белой Логовой горе в мае 1968 года археологи Саратовской археологической экспедиции раскопали распаханный курган. Диаметром он был метров 5, в высоту метра 2. В нём оказалась могила с ориентировкой северо-восток – юго-запад, длиной метра два, шириной чуть побольше метра; с северо-востока было три приступки. В могильной засыпи и на приступках пластами шли жжёные древесные угли. На дне могилы лежал человек выше среднего роста, головой на запад, ногами к приступкам. Около головы был разбитый (без верхней части) глиняный горшок, по бокам скелета валялись битые черепки. Больше в могиле ничего не было. По словам учёных, погребение разграблено, принадлежало молодому хазарину, 9-й век. А судя по тому, что сбоку черепа была травма, скорее всего от этой полученной в бою раны он и умер».
Косвенные факты
Наряду с точно или приблизительно датируемыми салтово-маяцкими памятниками мною собран косвенный фактический материал, который свидетельствует о пребывании в крае каких-то средневековых народов. Датировка его затруднительна, однако я не исключаю, что он вполне мог принадлежать носителям салтово-маяцкой культуры.
Начну с захопёрского края, опять с едовленского бассейна. Так выше по течению упомянутого хутора Луткова, а точнее севернее хутора Ольховки, сбочь левобережного едовлинского притока – Третьего (или Ольховского) Лога, на краю бугра, именуемом в народе «Маяк», высится большой одинокий курган с заросшей ямой на вершине. Путём расспросов я узнал, что его до колхозов разрыли блинковские жители – по преданию в нём должен быть зарыт клад.
По словам участника раскопок, Патрина Тимофея Сергеевича, 1902 года рождения, в кургане оказался каменный ящик, выложенный и накрытый каменными плитами. В ящике лежал крупный человеческий скелет с остатками кинжала. Ручка – роговая, была сделана из двух половинок, взятых на клепки. Крестовина и темлячок – медные.
По словам Тимофеевого брата, Патрина Иофа (Ефана) Сергеевича, 1900 года рождения, «на глубине примерно 1,5 метра встретили кучку камней, примерно 1 м на 1 м и высотой в пояс, накрытых несколькими плитами. Когда мы их сняли (разобрали), то под ними оказалась пустота и в ней, как в ящике, сидел скелет человека, головой на север. Кости гнилые, кинешь, а они рассыпаются. С левой стороны вдоль скелета лежал железный прямой кинжал острием на юг. Кинжал был ржавый. Когда я взял его в руки, он рассыпался на куски. Длина его более локтя, чуть ли не до подмышек взрослого человека. Кроме этого кинжала в могиле ничего не было. Больше копать мы не стали».
P.S. По Мамонтову: «Судя по ориентировке скелета и присутствия кинжала, погребение могло быть эпохи железа (?) сарматского периода или времени». Но моя интуиция подсказывает, что местонахождение кургана на краю бугра, его крутосклонность – (признак неглубокой древности) и наличие каменного ящика – всё это говорит о специфическом обряде какого-то средневекового народа – не исключено, что тех же салтовцев.
Ещё выше по течению Едовли, а именно в окрестностях хутора Рябова и бывшего хутора Малинова (оба – на алексеевской территории), опять-таки на левобережном едовленском бугре до сих пор сохранился ещё один памятник старины. Из себя он представляет земляной кольцевой вал, диаметром до 15 метров, в центре которого находятся три больших красно-бурых камня – два лежат один на другом, а третий, северный, до сих пор стоит; у их подножия под ногами чутны и даже торчат из земли более мелкие камни. Их твёрдая, монолитная порода хотя и похожа на железистый песчаник или ледниковые голыши – валуны, но это не они – скорее всего это конкреции железняка, образовавшегося в когда-то плескавшемся здесь третичном море. Ко всему сказанному можно добавить, что, по словам рябовского жителя Сафронова В.М., 1934 года рождения, «в таком виде эти камни по моей памяти были всегда».
Разумеется, со столь уникальным в нашем крае археологическим памятником я ознакомил В.И. Мамонтова, и в ответном письме от 24 января 2009 года он написал так: «Такие могильные плиты есть в южных русских степях в предгорьях Кавказа. Средневековых памятников с такой кладкой из природных камней не встречал. Ничего сказать не могу».
Что касается меня, то склоняюсь к мысли: рябовские камни – это остатки разрушенного кладоискателями погребального склепа (типа дольмена), какого-то средневекового народа, родственного кавказскому – вполне может быть, тех же аланов (предков осетин) салтово-маяцкого времени…
…Курганные погребения без применения камня, но с признаками средневековья мне в Захопёрской зоне (и в частности на Едовле) известно до десятка мест… – в их перечислении, считаю, пока нет надобности.
…Добавлю, что в Кумылженском районе (но уже в прихопёрском регионе) в бывшем хуторе Черновском (от станицы Кумылженской километрах в трёх, от Хопра километрах в шести) и в окрестностях станицы Глазуновской (на месте бывшего хутора Рогова, на так называемом Роговом бугре – это подле старого русла реки Медведицы), по сведениям Перченко В.В., попадается металлический шлак. Кто его оставил и когда – сведений нет, но то что это остатки былого металлопроизводства какого-то средневекового народа – бесспорный факт.
Послесловие
Какая из моих версий наиболее правдоподобна – покажет время. Работая над очерком, я старался писать объективно, ничего не приукрашивая и не сгущая красок. Вместе с тем я не претендую на непогрешимость и безошибочность своих суждений и считаю, что читатель вправе делать собственные выводы на основании приведённых в очерке событий и фактов. А они по-прежнему свидетельствуют, что ставить точку в «деле» о медном кувшине пока рано. Нужны новые находки, нужны новые литературные поиски, нужны новые специалисты – то есть всё то, что пролило бы свет на затронутую тему…
…Этот материал является как бы подкрепляющим подспорьем, связывающим звеном между прошлым и настоящим, между учёными и простым народом. И не только. Читатель, наверное, заметил, что в тексте очерка как бы незримой нитью проходит напоминание и подсказка: надо бережно сохранять любую старинную вещь, любое творение наших предков. Ведь через них можно «раскрутить дело» не хуже моего медного кувшина, а через такой подход мы можем узнать много нового и интересного из истории нашего края.
В.А. АПРАКСИН.

(Историко-краеведческий очерк. Печатается в сокращении.)